- e-mail: info@maksimchuk.ru
...На другой день после возвращения из Киева вызываю врача: бледность необычайная, дыхание затруднительно, левая нога от стопы до колена забинтована, отечна, болезненна; явно выраженный стресс. Ничего себе нога – как валенок! А голос… Володя разговаривал очень тихо, с расстановкой. Вообще был весь словно пронизан зарядами высокого напряжения, взбудоражен; говорил о себе очень мало, почти ничего – боялся, как бы я лишнего не узнала… По ночам плохо спал, говорил, что успокаивающие лекарства почти не действуют; нервная система была расшатана. Было понятно, что добра не жди... Госпитализировали в Центральный госпиталь МВД; обследовали, лечили, консультировали. Что–то в Киеве сделали как надо – по тем возможностям, какими располагала медицина того времени, чего–то не смогли. Приезжали киевские врачи, что–то выясняли вместе с московскими. Проводили дополнительную диагностику, терапию, делали новые и новые анализы, переливания крови… Осторожно беседовали и со мной, объясняли, надеясь на мое понимание. Владимир Михайлович как–то не особенно надеялся на них. Мол, пусть свое дело делают, а там поглядим…
Так начались послечернобыльские будни, так и пойдет дальше.
Чернобыльский призрак не исчезнет никуда.
Многие, приехавшие из Чернобыля, лечились тут же. И Александр Сергеевич Гудков лежал в том же госпитале – по соседству. Место встречи изменить нельзя, хотя вполне было бы можно – будь у Чернобыля другой сценарий. Но по этому варианту сценария они оба оказались пациентами чернобыльского диспансера – из активного звена ликвидаторов. Посетители приходили и к Александру Сергеевичу, а часто – к обоим сразу… Посещения были разрешены каждый день, но только после полдника. Иногда больные уставали от посетителей не меньше, чем от процедур, и чем позже прийти, тем более отдохнувшими будут больные. Поэтому, "скрепя" сердце всеми "скрепками" терпения и под зонтиком искусственного оптимизма, я всякий раз старалась придти в госпиталь после того, как схлынет основная волна посетителей. Иногда не хотелось никого видеть, кроме Володи. А часто глаза отказывались не то, чтобы видеть, а просто смотреть на белый свет…
Послечернобыльские мытарства и страдания Александра Сергеевича мне были известны заочно – Владимир Михайлович рассказывал. А тут пришлось нам и познакомиться. Расскажу, как состоялось наше знакомство; а вышло оно невеселым и колючим. Горько было мне тогда, трудно было сдерживать свой протест против Чернобыля, вот колючки и вылезли наружу… Я как раз пришла навестить Володю к вечеру. Иду задумчиво по дорожке к корпусу, вдруг вижу – сидит он на скамеечке неподалеку в парке, и не один. Заметил меня издалека, обрадовался. Подхожу.
– Хорошо, что я тебя не пропустил. Знакомься. Это – Саша Гудков, помнишь, я тебе рассказывал о нем. Ну, тот самый, который… словом, настоящий герой Чернобыля, как по–другому ни назови.
Мне бы сдержаться и проникнуться примирением с шипами судьбы, и судьбы Максимчука, и судьбы Гудкова – пришельцев из черной зоны, страдающих и мечтающих возвернуться на круги своей привычной жизни и службы, но я… И что мне стоило радостно промолчать – по сценарию? Я не промолчала, не выразила понимания, а как бы пошутила вызывающе–серьезно:
– Герой? Герой, значит… Прости, конечно, но сам ты любишь геройствовать, вот и другие тоже стараются, на тебя глядя… Куда ни поедешь – везде найдешь место подвигу, во все щели встрянешь, сил на тебя нет. Геройство – геройством, а потом–то кому нужны оказались? Ну что, герои, надолго сюда–то угодили?
…Казню, сотни раз потом казнила и до сих пор казню себя за те реактивные слова, ошеломившие Александра Сергеевича, сказанные супругой его боевого командира, уважаемого им человека… А видел–то он меня впервые, как и я его. Представляю, то есть точно знаю, что именно он подумал тогда про меня. Правильно подумал!
Я и сама всегда любила все правильное: и правильные слова, и правильных людей, и правильные поступки. Правильные они ребята – правильно поехали, правильно поступили. Вот теперь… правильно болеют. А я их – неправильно поддержала, то есть совсем наоборот. Реле времени моего отсталого прибора чернобыльского контроля не сумело затормозить мою бурную душевную реакцию и соблюсти все приличия. Не было тогда у меня смирения перед судьбой, а была досада и тоска жертвы о жертвах. Не знаю, кто и когда из них простил меня за это…
Примитивная правильность сказанного мною на какое–то время лишила их обоих сердечности и искренности в общении даже друг с другом, а уж со мной–то… Потом уже прошло много времени, все как–то образовалось, но материальность тех слов надолго охладила тепло всех наших последующих отношений и встреч с Александром Гудковым. Как же мало терпения у меня оказалось тогда! И потом… Сколько же другого было сделано мною не так – тяжело вспоминать. О, если мир не может измениться, и люди не научались жить по–другому, путь бы я сама умела жить иначе! Владимиру Михайловичу еще предстояло немало сделать, еще больше – страдать. Александру Сергеевичу Гудкову пришлось в жизни еще многое пережить и испытать. Всем всего еще будет сполна, кому что выпадет…
По материалам романа Людмилы Максимчук «Наш генерал»