- e-mail: info@maksimchuk.ru
Лечили Володю традиционные и нетрадиционные медики, гомеопаты, иглотерапевты, не забывал и Хайрулла... Всякий раз, когда болезнь обострялась с новой силой, я вновь пыталась выяснить, какой там пишут диагноз и соответствует ли он истине, и что можно предпринять. Но только ничего не выяснялось, кроме того, что было известно и раньше. Минорная мелодия Чернобыля давно уже набирала силу, переходила в траурную. Я закрывала уши ладонями крепко–крепко: не хочу ничего слушать. Я зажмуривала глаза: не хочу ничего видеть. А главное, чего я не могла, – остановить и перекроить собственные мысли: не хочу ничему верить! Ничему – как бы – не верил и сам Володя, а я всеми своими слабыми силами поддерживала иллюзию неверия. Но мозги мои работали как старый мотор с перебоями на коротких оборотах безостановочного вопроса: что же делать? Когда ходил сдавать анализы в очередной раз, потом говорил мне, как правило, что они "уже лучше", а я и не переспрашивала. Ездил и на различные процедуры, на прием к тем или другим врачам – старался успеть в промежутках между делами и пожарами. Да что процедуры… В подмосковном пансионате "Березовая роща", где мы с Володей провели его последний отпуск в июле 1993 года, врачи сочувственно относились к нему, а мне откровенно сказали, что все слишком запущено. Что поздно лечить – говорили все.
Что и как нужно делать – не сказал никто…
...В середине февраля 1994 года (после того пожара на Ленинском проспекте) стало совсем плохо. Пришлось срочно вызывать врача, срочно ложиться все туда же – в Центральный госпиталь МВД. В госпиталь лег. Но уже было все равно, где лежать. Никто и не обнадеживал. На этот раз не оперировали – оперировать было нечего. Продержали месяц… Потом вызвали меня и прямым текстом сказали, что я могу забирать Владимира Михайлович домой. Он уже пролежал вполне достаточно, а надеяться не на что. То есть – ни на что надеяться не следует, все уже ясно. И в любом смысле – рассчитывать ни на что не стоит.
– Как – вообще ни на что?
– Да! Только на обезболивающие уколы дома.
– И нет никаких шансов? И не может быть облегчения?
– Шансов нет. Облегчения быть не может.
– А что же ему... Что ему говорить?
– А ничего. Не говорите ему ничего. Главное, чтобы пациент ничего не знал!
...Чтобы ничего не знал. Даже и теперь...
Раньше – о пожаре, о подвиге, о жертве – ему вслух произносить было нельзя; теперь – чтобы сам не узнал о том, что его ждет, чтобы другие ненароком – не проболтались ему об этом…
Сначала – чтоб другие не узнали, теперь – чтобы не узнал сам.
Чтобы не знал! Вроде как бы – пациент искусственно "ничего не знает". Может, ничего и нет? Человек умирает от "ничего"…
Хорошо бы ему стать – одномоментно – глупым и безразличным, да не получается!
Далеко, далеко был Хайрулла…
…Я попросила на руки выписку из истории болезни с заключительным диагнозом. Для чего, я еще не знала, но решила куда–нибудь обращаться, а вдруг! Нет. Мне сказали: «Нет!» Все – не имеет смысла, неужели не ясно? Консультироваться – незачем. Но, позвольте, ведь это – мое право… Право ваше, а выписка – наша. И выдать ее не можем… Нельзя! Нельзя частным лицам выдавать на руки такие бумаги. Да и зачем? Все бесполезно. А врачам такие бумаги можно выдавать? Ну, разве что врачам... Я стала искать врача, нашла – пусть не самого подходящего, но… не отказавшего в просьбе. Мы с этим частным врачом, пока еще Володя оставался в госпитале, пытались сделать что–то и с выпиской, и без нее, наводили справки, консультировались с другими врачами и специалистами. Толку не было. А Володя в это время так и томился в своей палате в госпитале, ждал дальнейшей участи… Делать было нечего: пришлось забрать его домой, чтобы уже дома решать, как поступать дальше.
…Забрали; съездили с предосторожностями в онкологический центр на Каширке – бесполезно!!!
* * *
Состояние больного ухудшалось.
На себя в зеркало Володя старался не смотреть. Нет! Это немилосердно...
Вдруг – междугородний звонок. Володя взял трубку. Звонил из Крыма коллега, Альберт Афанасьевич Черненко, тот самый, который приезжал к нам в Бекетово в 1991 году, тот самый, который вел свой "Чернобыльский дневник", тот самый, который передал Максимчуку смену в Чернобыле в середине мая 1986 года. Альберт Афанасьевич предлагал помощь – у него связи с Красным Крестом Швеции. Шведы периодически берут на лечение наших чернобыльских ликвидаторов. Прекрасная клиника в Стокгольме. Последние методы лечения. Многим уже помогли. Помогли и самому Альберту Афанасьевичу. Главное – нет ли онкологии? Весь разговор я слышала, конечно, но прямо замерла, кода прочувствовала этот вопрос об онкологии – на самом конце провода.
Ну, что же, что же Володя ответит!?
Он несколько задержался с ответом, но сказал: нет...
Договорились с Альбертом, что вскоре созвонятся.
Тут уж я точно решила, молчать дальше – преступление. И рассказала все, что знала, что было мне известно, что прогнозировали врачи – осторожно, продуманно. Обрисовала безвыходность положения, синоним которого… полный конец. Реакция была – молчание. Потом с горечью:
– Как ты могла... Так жестоко...
– Видишь, могла! Жестоко скрывать такую правду, когда еще можно найти какое–нибудь средство. Я не знаю, где оно лежит. Я никого нужного не знаю. Но ведь ты – ты! – такой умный и стойкий человек, у тебя такие связи! Давай подумаем, к кому еще можно обратиться, не будем терять ни дня. Может, вообще тебе пишут неправильный диагноз, может, ошибаются, может, чего не знают. Может, другие знают что–то новенькое. Нельзя замыкаться в себе. Из любого положения бывает выход, и мы его найдем. Никто больше нас с тобой в этом не заинтересован: больше того – никто, кроме нас этого делать не будет! Разве ты еще не понял? Если будем тут сидеть как… как в изоляторе, то есть в изоляции от мира, так в изоляции и погибнем. Понимаешь? Нельзя поддаваться тому, чтобы… оказаться потихоньку уничтоженным! Если есть хоть какой–то выход – нужно его искать!
Володя все выслушал. Все понял. Все взвесил. Согласился со мной…
Я была рада этому. Да, мы стали искать выход.
Он пересилил себя – мы преодолели барьер "договоренности о молчании".
Стали разговаривать откровенно. По крайней мере, я хоть могла свободно говорить по телефону все, что нужно, не опасаясь, что скажу лишнее, "не деликатное слово" – для больного... Звонили, просили, надеялись. Слово "умоляю" стало самым употребляемым моим словом, и я уже ничего не пыталась скрыть ни от кого – так лучше! И правда… Некоторые люди отозвались, озадачились, постарались помочь нам. Доставали какие–то новые лекарства… Мы проконсультировали еще раз – заочно – на Каширке у каких–то других врачей, но и те сказали, что надо что–то дообследовать, просили подождать. Тут же – снова предложили химиотерапию. Нет, опять не то!
Вскоре звонит Альберт Афанасьевич из Крыма:
– Есть предварительная договоренность с больницей Красного Креста в Стокгольме. Ну, как, согласны?
– Согласны, но есть проблемы.
– Все проблемы – потом. А сейчас будем спешить, потому что нужно оформлять проездные документы. Ладно?
…Конечно, как тут было не соглашаться? Все остальное – потом!
Все решилось в течение недели. 28 марта 1994 года Мария Легат, региональный куратор Красного Креста Швеции, прислала приглашение в посольство Швеции в Москве. В факсе, копию которого я храню, тоже звучит слово "умоляю"! Дословно: "Умоляю срочно рассмотреть вопрос для господина Максимчука, учитывая состояние его здоровья. Жизнь этого героя, его героическая работа и потеря здоровья, как следствие этой работы, касается нас всех".
Слава Богу, есть на свете люди, которых глубоко затронуло наше горе!
У меня появилась слабенькая надежда…
По материалам романа Людмилы Максимчук «Наш генерал»