В последний раз я видела Володю за день до его смерти 20 мая 1994 года. Он ни разу не разрешил мне приехать утром, чтобы провести у него целый день, раздражался и нервничал в ответ на мои уговоры. Только после четырех, только ненадолго. Все неприятные процедуры, связанные с уходом за собой, старался одолеть с моей, конечно, помощью, но поскорее, чтобы я поменьше в них участвовала. То, что мы с Машей ему привозили, кушал медленно, аккуратно, с большим трудом. Старался выглядеть пристойно, не быть отвратительным себе и нам. Состояние его было – сверх... всякого описания. Мужественный, скромный человек, не хотел никому быть в тягость. Интересовался всеми нашими делами, особенно Машенькиными занятиями, спрашивал, звонят ли домой с работы. Телефон в палате давно был отключен... Старался отвлекаться от боли, как только мог. До последнего дня держал себя в узде, не распускался.
Двадцатого мая я приехала к вечеру, как он и просил. Что–то привезла, суетилась вокруг, хотела умыть. Володя очень тихо произнес:
– Ничего не надо. Просто посиди.
Я села на стул возле кровати.
– Нет. Сядь поближе.
Он лежал на кровати, положив руки поверх одеяла, согнув ноги в коленях. Я села на кровать, обняла его колени. Боялась причинить ему боль.
Он улыбнулся:
– Хорошо...
Взял мои руки. Поцеловал. Задержал в своих.
– Все. Уходи.
Уйти сразу я не могла, принесла тазик, воду, полотенце... Он качал головой: – Нет.
Ну, хотя бы...
– Нет – ничего. Смотрел на меня умоляюще:
– Уходи скорее…
…Хотел запомнить меня вот так, красиво, что ли, не связывать со своими болевыми ощущениями. Хотел остаться и в моей памяти... красиво!
Домой я еле добралась – машина довезла. Мне было крайне плохо. На другое утро я не могла оторвать головы от подушки, Машенька к Володе поехала одна. Вернулась. Ну, как папа? –
Рассказала, что неплохо; покушал, просил завтра привезти гранат. Гранат... Ну, хорошо, хоть что–то захотел!
Я уже прикидывала, как завтра пораньше заедем на рынок. Наверное, еще не сезон, но ведь должны же быть какие–нибудь гранаты, хоть прошлого сезона...
Завтра, тем более воскресенье, а рынок большой!
А завтра, в воскресенье,
двадцать второго мая,
позвонили утром и сказали,
что… Володя умер.
Умер… Умер… Умер… Этому – что же, нужно поверить?
Я мгновенно вдохнула последний глоток кислорода, задержала его в себе – утвердила в себе мысль – приваривала намертво. Конец. Все. Ничего не нужно. Ничего уже не нужно… Ничего…
Кроме исполнения формальностей и законов человеческих.
Есть законы? Есть правила? Есть формальности?
…Для исполнения каких–то формальностей и нужно было поехать в госпиталь. За мной заехали, и вот я там, в коридоре диспансерного отделения, возле той самой палаты. Нет, все еще не могу поверить! Из палаты вынесли вещи. Просили чего–то подождать. Я не выдержала, превозмогая боль, зашла в эту палату. Все пусто. Окна – настежь. Голая кровать. Свернутый матрас. Посредине палаты – яркая кварцевая лампа. Убивают инфекцию. Только теперь страшная мысль утвердилась в каждой клеточке моего существа: это действительно – конец!
Конец… Господи, помоги…
...Конец. Последний аккорд – на оборванных струнах. Обещали в мае восемьдесят шестого в киевском госпитале, что если сразу не умрет, то протянет лет пять–шесть… Да вот вышло, что восемь протянул – так не хотел расставаться с жизнью. Вспоминаю, как Володя писал мне в своих письмах, в 1970 году, в год нашей свадьбы: "…Молю Бога, чтоб только ты была здорова и жива. Буду жить долго и любить тебя вечно... Отдам тебе все, что имею, и ты это знаешь тоже. Никогда ничего не пожалею для тебя, не пожалею и своей жизни… Знаю, что и ты сделаешь для меня все, что сможешь. Если я серьезно заболею или буду умирать, то из всех необходимых для лечения лекарств мне будешь нужна только ты… Лично я долго болеть не собираюсь ни за что, а если когда–то придется умереть, то я должен умереть мгновенно. Прости, но я так хотел бы".
Как все это было наивно…
Как все это было неправдоподобно давно…
Так хотел бы…
Да кто бы хотел другого?
Да кто бы хотел так рано…
Да кто бы хотел – так мучительно…
…Не стала я звонить в Новгород моим родителям, не могла душевно переживать еще и их трагедию, но папа на другой день позвонил нам сам: услышал по радио. Они с Костей решили выехать сегодня же, собирались покупать билеты на поезд. Я очень, очень просила никого не приезжать на похороны, умоляла: все – потом, после, когда все завершу и соберусь с силами. Хорошо, что и в самом деле тотчас не приехали, а только на девятый день – сняли с меня заботу о себе.
* * *
…Да, Владимир Михайлович умер 22 мая 1994г. в результате лучевой болезни, полученной при ликвидации пожара на ЧАЭС, пережив свой подвиг в Чернобыле ровно на восемь лет.
По материалам романа Людмилы Максимчук «Наш генерал»