- e-mail: info@maksimchuk.ru
История человеческого общества – сумма многих слагаемых из историй и судеб народов, племен, государств, семей, их взаимоотношений. Без истории нет народа, нет человека. История личности переплетается с историей жизни стран, и одна без другой эти истории не могут существовать. Жаль, конечно, что летопись истории – не безупречная константа: это смотря, кто и когда вносит дополнения в летопись; до будущих поколений доводится лишь то, что было угодно оставить о себе управителям того времени. И сколько миллионов раз угодливые (или подневольные) «писарчуки» «подгоняли» историю под удобный шаблон! Подтасовка или сокрытие фактов, умаление дел и достоинств одних людей, выпячивание других, заведомый обман и подлая ложь… Но так или иначе, что–то подлинное просачивалось сквозь века и тысячелетия. Так история России в общих чертах запомнила многих людей, вписавших свои жизни в историю испытаний нашего Отечества. Не покривив душой, могу утверждать: история жизненного подвига человека из пожарной охраны последней трети двадцатого века стала лишь малой составляющей истинной истории большой России, но достаточно яркой, чтобы остаться незамеченной или незаметной.
Да, фамилию Максимчука пожарные России запомнили очень хорошо. Мой муж, Владимир Михайлович Максимчук, генерал–майор внутренней службы МВД СССР, точнее сказать, пожарной службы, прожил недолго; последние несколько лет тяжело болел. Умер он 22 мая 1994 года, ему не было и сорока семи лет... Он прожил насыщенную, целеустремленную жизнь, как раз ту самую, которая била неиссякаемым, казалось, ключом рядом с нашей семейной жизнью. Этим ключом была его работа, и то, что он в нее вкладывал, и то, что она ему отдавала. Вкладывал, конечно, все, что имел, а если не имел, то искал, находил и отдавал, сколько мог. Не мог не отдавать, потому что она была для него главным детищем в жизни, по–другому не мыслил себя. В работе он был весь, но нельзя сказать, что таким "автоматом" он стал в результате только семейного и общественного воспитания, хотя все это имело место. Десятки и сотни тысяч молодых людей получили примерно такое же воспитание и образование, но такими, как Максимчук они не стали, да и не могли бы стать никогда. Почему? Однозначно ответить на этот вопрос нельзя, а разобраться в нем можно и нужно. Это для кого–то работа – не волк, а для Владимира Михайловича работа была…
Работа – как средство самореализации, а не цель самоутверждения.
Работа – как высокое служение, а не изнурительная служба.
Работа – как творческое искание, а не подневольное рабство.
Не хочу создавать впечатление, что все у него было возвышенным и прекрасным. Скорее наоборот, каждодневный, тяжелый труд – работа день и ночь, и часто до изнеможения. Возвышенным и прекрасным был смысл этого труда. Такому труду нельзя дать короткое описание, выставить оценки по пятибалльной шкале, его невозможно оценивать по результатам. Результаты, если считать их главным показателем, не каждый раз соответствовали намерениям, но были, конечно, и результаты.
...Всю свою жизнь профессионального пожарного Владимир Михайлович положил на великое дело – спасение людей и материальных ценностей, созданных трудом этих людей, от огня. Тушил, выручал погибающих, обучал молодых бойцов. Все его дела мне были хорошо знакомы, все происходило у меня на глазах и за глазами – но рядышком. Для меня и нашей дочки он жил очень мало, а для себя – в общепринятом смысле этого слова – никогда, поэтому любая минута, проведенная дома, с нами, была подарком для нас троих. Стоило ему только показаться на пороге, тут же звонил телефон, его уже искали. Перерывов на личную жизнь не было. Совмещать и поначалу было трудно, а с течением времени становилось почти невозможно. Редкие часы отдыха. Гости. Театр. Отпуска, проведенные вместе. Домашние дела, семейные трения. Все это было как общий фон, нечто второстепенное. Главное же… Я знала, что он уходил или уезжал на службу, как если бы… каждое утро улетал на «неизвестную планету», и эти вылеты отменить было нельзя. Если сможет – вернется вовремя, если задержится – значит, так надо. Приучила себя сразу. Приучила правильно, иначе долго привыкала бы к тому, что мужа почти никогда дома нет, что «неизвестная планета» будет отпускать изредка. Конечно, Владимир Михайлович не был роботом или автоматом, а был точно и чутко устроен; в отношении службы – настроен на "камертон пожарной сирены", призывающий на ту самую «планету», и никогда не отзывался подголосками, а только настоящим, полным тоном. И как же можно было тот тон заглушать?
…В первые годы нашей жизни я как–то пыталась изменить ход событий; мне хотелось, чтобы не жизнь была для работы, а работа для жизни. Искренне хотелось жить долго и счастливо, как те, про которых сказано в Писаниях, что "они жили долго и умерли в один день". Хотелось спокойного и полноценного существования. Да чего только не хотелось в двадцать с небольшим лет! Однако ничего не могло повлиять на Володин выбор. Часто ставила себя на его место, и понимала: ему совсем несладко приходится, и если еще и я начну ему докучать, то будет только хуже. Часто поступала наоборот, доказывала, и уговаривала не то, чтобы сменить работу, но хотя бы смягчить ее остроту, и примеры приводила: есть же научное направление, отделы кадров, канцелярия, бухгалтерия, например, – все в рамках той же службы. Зачем постоянно рисковать, брать на себя гору забот, когда можно жить иначе, даже имея такую специальность – подобных примеров я видела десятки! Неужели не нашлось бы другой работы? Да конечно, нашлось бы. Но не для него.… Шли годы, а опасностей меньше не становилось, хотя, казалось бы, рост в должностях и званиях предполагал некую дистанцию между конкретной опасной ситуацией и необходимостью непосредственного участия в ее ликвидации. Зачем же самому–то? Нет, такой дистанции не было, и физические опасности (не говоря обо всех остальных!) поджидали его на каждом шагу.
Неужели так будет всю жизнь?
Сад цветущий, сад благоухающий, сад плодоносный…
Теплая весна, зеленая трава, нежные цветы…
Щебечущие птицы, трепещущие крылья, чудесные мелодии...
Играющие дети, смеющиеся лица, танцующие люди…
Безоблачное небо, прекрасные деревья, журчащие ручьи…
…Сад цветущий, сад благоухающий, сад плодоносный…
Сад воображаемый и реальный… Где тот сад?
В минуты отчаяния я призывала Владимира Михайловича пересмотреть какие–то взгляды, остепениться, не рваться на пожары по первому зову сирены, но он и слушать об этом не хотел. У него всегда был один ответ:
– Там гибнут люди, а ты...
А я... Я не хотела, чтобы люди гибли. Еще больше я не хотела, чтобы постоянно подвергал себя риску мой муж, отец моего ребенка. Если честно: чем дольше мы жили вместе, тем все более хотелось, чтобы он работал как все гражданские, как все обычные люди – отдал восемь часов службе, а все остальное – твое, для дома, для семьи. Что может быть лучше? Чаще всего мои уговоры и доказательства только усиливали негативную Володину реакцию: он и слушал–то меня, как надоевшую монотонную передачу по радио, которое выключить нельзя; говорил, что я сама себе все накручиваю, что ничего уж такого плохого, как я придумываю, с ним не случится, что нужно всегда верить в лучшее.… И что же было делать? Оставалось надеяться, что все это лучшее – впереди. К счастью или, к сожалению, заранее нельзя предполагать то, что будет в жизни через пять или десять лет. Хотя.… В нашем случае, в отношении Владимира Михайловича, такое предположить, наверное, было можно вполне.
* * *
…Заранее я и предположить не могла, что у меня будет вот такая волнительная семейная жизнь! Но факт есть факт. Моя личная ответственность за семью не позволяла подвергать сомнениям и пересмотру мотивы собственного существования, менять его при каком–то стечении обстоятельств. Позволить себе отклонения в сторону от моей семьи я никогда не могла. Значит… Значит – что было, то и осталось моим домом, моей крепостью навсегда. Дом – базис существования. Запас воды и пищи имеется, все сыты и одеты, тепла и комфорта хватает, здоровья и денег – в известной пропорции достаточно. Взаимное понимание – а как же! – без этого не было бы семьи. Так что же еще? Да, Володю все реже можно было увидеть дома, внутри семейной крепости.
Работы становилось все больше, проблемы возрастали…
С каждым последующим годом наша семейная крепость несколько меняла внешние очертания, но внутреннего содержания не меняла. Идея существования нашего не менялись, а кривых зеркал мы в доме не держали. Я уже вполне привыкла к тревожной жизни за крепостными стенами, к набегам, осаде, даже обороне. «Сад цветущий, сад благоухающий, сад плодоносный…» Наш «маленький садик» весь умещался внутри этой крепости. Конструктивно крепостные стены были довольно прочны, а крепостных ворот никогда не покидал выпуклый герб пожарной охраны. Сейчас ворота у моей крепости совсем другие, но герб на них – все тот же...
Пожарная охрана.
Моя пожарная охрана.
Моя и пожарная – ОХРАНА!
По материалам романа Людмилы Максимчук «Наш генерал»