- e-mail: info@maksimchuk.ru
ЯРКИЙ. Люблю яркие, сочные цвета, какими дети обычно рисуют свои наивные картинки… Яркий мазок хотелось бы нанести и в заключение моей повествовательной картины, не добавляя, однако, пестроты. Беру подходящие акварельные краски, гуашь, чистые кисти, наливаю воду в стакан. Заодно обдумываю сюжет для последней картинки, ищу вечно пропадающие очки. Нашла! Все, почти все готово. Почти… Вдруг слышу (откуда–то!) тихий ровный голос:
— Ты забыла про яблоко…
Мне послышалось? Конечно, я утомилась. Нет, не только что, а вообще...
Но голос раздался снова:
— Яблоко! Ты пропустила слово «яблоко».
Снимаю — или надеваю — очки, оглядываюсь. Вижу перед собой на подоконнике в цветочном горшочке финиковую пальмочку, подаренную нам недавно подругой моей дочери. На самой нижней веточке под жестким узким листочком висело бледно–розовое яблоко. Вокруг основания пальмы уютно расположился небольшой зеленоватый змей, почти сливающийся по цвету со стволом растения. Он мягким кольцом окружал классическую композицию, являясь ее самостоятельной частью.
Я почти не поверила своим глазам!
Змей усмехнулся:
— Зря не поверила. Вот он — я. Вот оно — яблоко.
Мне стало совсем не по себе, я и забыла, что собиралась делать. Змей пододвинулся поближе ко мне вместе с пальмой:
— Делать тебе ничего другого не надо. Ты написала слово «Я», но это был совсем не я.
Потом перед словом «Яд» нужно было написать про яблоко.
Чувство юмора подмигнуло мне из броской рекламы на обложке лежащего на столе журнала, и мне стало легче принимать все как есть. Я ответила в тон:
— Но яблоко уже было раньше, когда было слово «Ева»: Ева взяла у змея яблоко соблазна и вкусила его... Да и про змея у меня уже было.
Змей насторожился, но ласково размяк и прошептал с шипящими ударениями:
— Но там было совсем другое яблоко. И змей был — другой.
— Другое яблоко? Да быть такого не может. Все яблоки такого рода одинаковы, а уж змеи… Змей взволновался, покрылся золотистыми пятнами, резко покачнул цветочный горшок. Пальма задрожала кончиками узких листьев.
— Ты ничего не понимаешь в змеях! Что ты вообще про меня знаешь?!
…Что я знаю? В самом деле… Что происходит? Я хоть что–нибудь — понимаю?
— Тебе и понимать ничего не надо. Тебе надо... довериться мне. Пришло такое время. Настало мое время — подарить тебе яблоко.
— Да не нужно мне ничего!
— Но ты знать этого не можешь! Никогда не знаешь, от чего приходится отказываться, пока не убедишься, не разберешься…
— Да я уже сто лет назад в этом вопросе разобралась. Это Ева не дала себе труда разобраться с яблоком…
Все более распаляясь, змей захватил крепкой петлей своего кольца горшочек с пальмой, чуть не рассыпав верхний слой почвы на яркую обложку журнала:
— Но ведь это — совсем другое яблоко. Как ты не понимаешь?! Другое, другое, не сомневайся. Это — твое яблоко, оно — только для тебя!
— Для меня? А то — для кого было?
— То было для Евы, и только для нее. Забудь о нем. У тебя есть свое яблоко, ведь оно выросло у тебя в саду.
…В саду? Всякая логика полностью исключала возможность того, что происходило в данную минуту с живыми и неодушевленными предметами в моей комнате. Все это несерьезно, неприятно, странно. Какое–то подозрительное яблоко, какой–то бутафорский змей, и все это вместе взятое… Еще вчера ничего такого здесь и близко не было, да и вот только что… не было тоже!
Не было? Не серьезно? Может — и не страшно?
…Змей стал раздуваться, играя легкими искорками и увеличиваясь в размерах. Единым пружинистым движением своих колец он отбросил пальму в гаснущий прямоугольник окна, и на ребристом окончании его хвоста осталось одно яблоко. Он близко–близко придвинулся ко мне, опрокидывая на столе все мои баночки и коробочки. Кисточки капали красками в воздух и застыли короной вокруг его головы.
— Да это яблоко здесь было всегда, и я был всегда. Отведай яблоко!
— Зачем?
— Да ты узнаешь, зачем.
— Но я и так знаю.
— Нет, ты не можешь знать. Это — необыкновенное яблоко, и никто еще не вкушал таких плодов. Пришло твое время — угощайся. Я–то знаю, ты ведь фрукты любишь!
Да что же это?! Он… все знает… и не такой уж он игрушечный!
— О, я полностью настоящий и натуральный! Яблоко — бери!
— Да зачем оно мне?
Зеленый сноп искр почти ослепил мне глаза, расползающаяся масса колец окружала меня наступательной волной… Скрипучий гнусавый голос собрал все свои ласковые нотки в корявое арпеджио и шепеляво загнусавил, преодолевая искрящееся нетерпение гнева:
— У тебя есть все, и только его тебе и не хватает! Твои глаза раскроются шире, твои уши будут слышать тоньше, ты будешь творить с легкостью, и твои творения достигнут окраин вселенной. Твои богатства опустят всех на колени. Твоя красота ослепит мир. Ты станешь…
Я закрыла уши руками и зажмурила глаза крепко–крепко, отключая черный наркоз. Для меня никогда не существовало соблазнов. Как можно громче крикнула, чтобы и ему, и мне было слышно хорошо:
— Замолчи, сгинь! Мне ничего не надо!
На секунду все умолкло, но тут же острия змеиной чешуи со всех сторон вонзились в меня ошеломляющими остриями вопроса:
— Зачем ты пишешь этот словарь?
А–а–а… Так вот что ему нужно! Острия вонзались все глубже и глубже. Ужасно больно! Своего наркоза мне уже не хватало… Змей шипел и обжигал укусами:
— Зачем тебе сдался какой–то словарь?! «Чернобыльский словарь человечества»! — Какой там словарь? Какого человечества? Да никакого человечества не существует. Каждый — сам по себе, никому нет дела ни до кого, кроме как до себя. А ты? Посмотри на себя, во что ты превратилась, занимаясь пустым делом! Какой тебе толк от этого? Откажись от него и прими мое предложение. Тебе еще не поздно согласиться. Бери яблоко!
Не открывая глаз, я как можно отчетливее произнесла:
— Ни за что!
* * *
Мое сознание затаилось в этих словах, других слов я уже не помнила.
Слова плыли и исчезали, предметы отодвигались и растворялись постепенно.
Я все забыла… забыла… забыла…
Не было ничего — ни раньше, ни прежде — никогда.
Не будет ничего — ни потом, ни в будущем — никогда.
Только сейчас, только тепло, только покой и нега…
…Мне уже не страшно? Я медленно открываю глаза — зрение и слух возвратились ко мне. Я не верю, отказываюсь верить… Окно моей комнаты светилось мутно–зеленым светом; шелковые шторы колыхались в ритме чудесных звуков музыки. Высокие своды потолка распустились алмазным цветком многоярусной люстры, и каждый лепесток цветка повторял звучание мелодии упоения. Фейерверки полутонов и ярких красок сочетались с изумительными звуками. Матовый бархат стен перетекал в малахитовый паркет пола. На месте письменного стола возвышался золоченый чешуйчатый трон, изящный и не похожий ни на какие другие троны, описанные в сказках и преданиях.
Трон для меня?
…Для тебя, для тебя, для тебя…
В резной раме огромного зеркала вдруг возникло изображение точеной моей фигуры в сверкающем узком платье цвета зелени и моря. Мою голову венчала драгоценная корона. Неужели… Шея и руки были усыпаны изумрудами всех оттенков, волосы и шлейф платья украшены темными сапфирами.
И это — мое, и это — для меня?
…Для тебя, для тебя, для тебя…
…Для меня, для меня, для меня…
…Музыка становилась все прекраснее. Великолепный трон был удобен, не то, что другие стулья или кресла. Наряд был роскошен и комфортен одновременно. Нет, чего–то явно не хватало… Ага! — Финал заключительных аккордов раскрыл клумбу цветущей люстры, и в огромном зеркале отразилось, как спирали из лепестков изумрудной чешуи медленно приближали ко мне огромное рубиновое яблоко, окаймленное пальмовыми листьями! Волшебство… Сознание уже не задавало вопросов, не тормозило, не возражало. Оно уже потеряло способность верить или не верить всему этому, да и самого сознания не оставалось. Однако мое внутреннее — контрольное — зрение изнутри фиксировало происходящее. Формула моего спокойствия отдавала себе некоторый отчет в действующем наркозе, намереваясь не упустить момент, когда еще не поздно будет прекратить и отбросить злую волю. Только бы не пропустить этот момент! Яблоко приближалось, танцевало, росло на глазах…
Все, больше не могу сопротивляться… Удушливые, расслабляющие кольца прекрасного струистого змея обволакивали меня ласкающими прикосновениями, действительность все более завораживала ароматами и зрелищами, и с яблоком, и без яблока. Все плоды соблазнительны...
Закрываю глаза.
Да! Мне ничего другого не надо, беру это яблоко, хочу его, не могу без него…
Нет! Довольно. Все, что было у меня в жизни раньше, помоги тому, что происходит теперь!
И слабый мой голос едва прошептал:
— Ни за что…
* * *
…Все с разбегу споткнулось, вздрогнуло… и остановилось. Аквариум кривого зеркала замер, но тут же всколыхнулся вялым движением, поглощая все роскошные прелести в обратном порядке, обнажая темноту зеркального — или зазеркального — дна. Вместо чарующих звуков наступила долгая пауза молчания, тонкие ароматы испарились, потянуло привкусом дыма. Дыма? Откуда–то послышался слабый свист. Он задержался в моих ушах, сливаясь с какими–то скрипами и стонами. Не понимаю… Пластилиновая чернота зеркала проявила отпечаток зигзага движения черного змея…
Что это? Вдруг все зашумело, задвигалось, загрохотало. Пол (или земля?) пошатнулись подо мной, и я не успела опомниться, как стала стремительно проваливаться в воронку бездонной пропасти. Тут же моментально стали распадаться и обрушиваться мифический трон, карточные стены, бутафорский потолок… Кусками метеоритов падали остатки зеркала. Хрустальные подвески люстры звенели и грохотали, сталкиваясь с ними. Раздробленные изумруды и сапфиры обрушивались тучами мигающих частиц, превращались на сквозняке падения в вихри черной пыли. Вслед за этими осколками империи змея следовало рубиновое яблоко, рассыпаясь все более мелкими разноцветными плодами, исчезающими в пыльной мгле!
Падаю, падаю, падаю… Об острые края пропасти изумрудное мое (мое?) платье изорвалось в рваные лоскуты. Длинными пунктирами меня обжигали раны и порезы. Все происходило так стремительно, что я только собралась испугаться и опомниться в этом падении, но ни того, ни другого мне сделать не пришлось.
Я потеряла счет времени.
Падаю — или уже нет?
Прошли секунды, минуты, а может, и часы. Может, время пошло назад? Может, свернуло на другую координату… Ничего не помню, ничего не знаю, ничего не помнила и не знала никогда. Нет, все же сознание не покинуло меня окончательно, а подобрало в изнемогающем виде среди холода и камней, окруженную вязким смрадом и придавленную страхом. Да, страх встрепенул мое сознание! Все тело горело и ныло. Черные хлипкие лохмотья не спасали меня от жуткого холода.
Где же я? Что со мной? Неужели…
…Все еще раз вздрогнуло и остановилось, только не для передышки. Я пришла в себя — окончательно. Пахнет дымом и гарью. Темно и больно дышать. Хочу приподняться — не могу. Очень ударила левую ногу обо что–то острое. Попробовала ползти — не могу. Где я? Запах болота и гари становился все сильнее. Пожары на болоте? Горят торфяники? — Как же это? Пробую ползти снова, передвигаться на ощупь. Вдруг натыкаюсь на что–то; руки нащупали шероховатость стены. Кое–как поднялась, еле переступила… Нет, очень больно…
И вдруг стала снова проваливаться — на этот раз засасывало болото! Хочу кричать голосом протеста: нет, не могу, отпустите! Я скользила и проваливалась в клейкую грязь, куда тянуло с невероятной силой. Я снова и снова вырывалась из чьих–то цепких чешуйчатых колец! Боже мой… Вырываюсь все более настойчиво! Почти удалось вырваться, но мне только думалось, что я устремляюсь к спасению — оказалось наоборот. Удушающий дым разрастался копотью и зловонием. Языки синего пламени змеями ползли ко мне со стороны ветра, превращаясь в шквал. Все, сил больше нет… Меня уже сильно тошнило, почти рвало. Голова кружилась концентрическими кругами. Я поняла — это радиация! Нет, только не это… так нельзя… нельзя…
И тут я моментально вспомнила свое историческое прошлое — так же, как вспоминаю и теперь!
…А где же Володя, ведь он должен быть где–то здесь? Или уже… Нет, не надо! А что надо? Надо… Вот — нужно скорее пробираться к лестнице, она где–то рядом, только бы успеть. Как тошнит… Как холодно… Как больно… И уже не пыталась ползти, а только мысленно призывала эту лестницу во спасение… А ведь я могла бы родиться рыбой и плавать всю жизнь в море — пока не съела бы акула… Нет! Не то! Не сейчас… Лестница так далеко, а огонь так близко!
Пламя придвигалось вплотную, так что при его освещении я сумела разглядеть притаившиеся рядом мрачные глыбы черного и серого камня. Слабые ручейки огня облизывали черные раковины развалин, и, все более пропитываясь радиацией смерти, ползли в мою сторону. Сомнений уже не было — это развалины реактора, четвертого Чернобыльского реактора!
Ха–ха–ха!!!
Чей это смех? Я его уже слышала когда–то… Моя догадка подтвердилась — завыли черные ветры, загремели невидимые барабаны, завертелись бешенные мельницы. Заскрежетали железные и чугунные жернова. Черная трясина покачнула меня с новой силой, сбивая с какой–то мысли. Нет, теперь мне нужно вспомнить что–то другое… Я вспомнила! Где–то рядом, на какой–то отметке, должны быть раскаленные кабельные короба. Только бы успели их вскрыть и погасить огонь! Я уже совсем не двигалась, совершенно забыла себя, но мысль свою не забыла. Как пожарные доберутся до тех коробов? Они же не знают, где очаг! И тут моя верная мысль вырвалась из моей боли и слабости; она с необычайной легкостью взлетела вверх по желанной лестнице — один пролет, другой, третий…
На стене — как раз напротив двери — белели цифры — это помещение «402».
Скорее сюда — вот они, короба!
…Но тут в ответ опять раздался раскатистый грохот смеха.
Ха–ха–ха!!!
Мне стало по–настоящему — наконец–то — страшно. Земля сотрясалась толчками. Я задрожала от ошеломляющего страха, но мысль моя все равно караулила этот горящий короб. Но я ведь одна все равно не смогу… Ну где же, где же караул Володи Чухарева, что же он так медлит? Ведь времени нет совсем… И что это движется на меня, вызывая содрогание камней и болот вселенной? Гром смеха нарастал, молнии огня перечеркивали все короба, лестницы и реакторы. Густая трясина расступилась и затягивала меня все плотнее, но еще плотнее придвигалось ко мне чудовище, и я узнала его — это был он, Чернобыльский дракон!
Ха–ха–ха!!!
Огонь и дым вырывались из каждой безобразной его головы, бронированная чешуя бряцала и гремела. Я узнала в нем того невинного игрушечного змея, что вырастил смешное яблоко на моей пальме, того змея–искусителя, что хотел «озолотить» мой эгоизм, того черного змия, что затянул меня в этот реактор!
Оглушительный смех ударил меня громом:
— Да, это я, кругом я, один я!
Сильные корявые когти его огромных лап… рвали и месили… мою рукопись… Они… Он… украл мой словарь… Он уничтожает его навсегда, чтобы и памяти не было… Черный грохот подтвердил:
— Чтобы и памяти не было!
Черный яд уже давно проник в мою кровь. Как же мне теперь? Погибаю… Перед лучом моей мысли выплыли яркие цифры помещений «401», «403», отметки высот, короба, кабели… Все поздно… Черный грохот выхватил меня, отбросил далеко от просвета, в котором вдруг показался дежурный караул пожарных. Наконец–то! Но…
О, больше не могу… Черный гнев, уничтожая меня окончательно, осыпал напоследок градом черных яблок:
— Ты тогда не хотела, так теперь бери, бери, бери!
…И уже теряя все остатки сознания и жалкие капли сил, последняя молекула моей мысли прошептала:
— Ни за что…
…Растворяясь в светящихся искрах, я все же успела обернуться в противоположную сторону — из проема машинного зала ко мне уже бежал Саша Гудков…