- e-mail: info@maksimchuk.ru
"…Когда я уезжаю… далеко и надолго, все наши размолвки и несовпадения мне кажутся незначительными, второстепенными. Моя долгосрочная память хранит многие моменты, …повторение таких моментов... На самом деле соскучился без вас, мои дорогие. В моих командировках я не всегда это осознаю из–за отсутствия свободного времени, дикого автоматизма моего внутреннего состояния. А сейчас мне так хорошо, так тепло на душе от одной только мысли, что вы у меня есть, что жить без вас не могу. Я радуюсь этому. Написал, и как будто прикоснулся к вам душой и телом. Будьте мне здоровы, не болейте. Я очень–очень люблю вас".
Из личных писем Владимира Максимчука, 3 сентября 1985г.
* * *
Мало у нас в жизни было лирических отступлений от целевой Володиной программы. Он слишком мало отдыхал, очень мало времени проводил со мной и дочерью. Поэтому первое, что он любил, – так это просто радоваться тем выходным дням, которые мог провести дома; поучаствовать в обычных делах, поговорить с нами – обо всем. А еще… Еще любил делать нам подарки. Подарки были всякие – любые: серьезные, повседневные (были и такие!), смешные. Не все подарки были удачными и подходящими к случаю, но зато – от души и в соответствии с нашими увлечениями. Были у него и собственные увлечения, которые помогали ему хоть иногда душевно раскрепоститься. Любил старые фильмы, классическую музыку, шахматы, футбол, хоккей, особенно международные матчи и состязания любимых команд, например, матчи с участием футбольной команды Киевского "Динамо". Любил выращивать что–нибудь на балконе или на даче – копаться в земле, именно возиться с землей, пересыпать ее руками, как в детстве... Если выпадало время, старался заняться по хозяйству основательно: что–то строгал, сверлил, прилаживал… и тому подобное. Иногда сам говорил, что любит убираться, просто мыть посуду, даже чистить кастрюли и сковородки – так мало и редко бывал дома, поэтому возился с домашней утварью – в удовольствие. Говорил, конечно, что помощник мне плохой, но делать нечего. Любил собирать грибы да ягоды, если случай выпадал, рыбу ловить... Любил периодически "колдовать" на кухне, а то и делать домашние заготовки, осваивать новые способы приготовления – со мной за компанию. Нравилось ему готовить что–нибудь вкусное даже и тогда, когда уже не мог почти ничего кушать из ранее любимых блюд. Любил угощать всех, кто приходил в наш дом, вообще соблюдать красивые законы – законы гостеприимства и добра.
После поездки в Чернобыль ему пришлось поневоле привыкать к определенной диете, о которой раньше не думалось… Приготовили как–то жареную курицу. Долго нюхал. Вздыхал. Смотрел, как Машенька с удовольствием уплетает. А у меня кусок в горло не лез. Досадно и горько все это было… И к маме–то на Украину большей частью потому и ездил редко и ненадолго, что не мог ей объяснить, что та молоденькая курочка, что недавно бегала по двору, а теперь варится в супчике, для него – теперь – нежелательная еда. Ну, съедал из вежливости кусочек, чтобы мама не обижалась, не хотел никого расстраивать и обременять... А как раньше–то он любил деревенскую курятину, сало, домашнюю украинскую колбаску с чесночком! Все прошло. Оставались одни воспоминания о невозвратном прошлом и маленькие радости жизни.
Большой радостью в жизни Володи, конечно же, всегда была Маша, как я называла, капитанская дочка. Когда она родилась, Володя был капитаном, начальником штаба Учебного полка. Он был рад, что родилась – девочка. Забрал нас из роддома, подержал ребенка на руках, и через день уехал за город, в летний лагерь "Космос", где Учебный полк располагался летом. Через некоторое время приехала моя мама и увезла нас в Новгород, так мы с Машенькой и провели три месяца у меня на родине. Володя без нас скучал, звонил, переживал, не мог дождаться, пока мы приедем. Мы приехали осенью. Ребенок подрос. К этому времени Володя уже работал в городе; каждый вечер он летел домой, как на крыльях. К его возвращению с работы Машенька, как правило, уже спала, а утром у всех начинались ранние дела…
Когда она подросла, Володе стало интересно дружить с ней, а она в нем души не чаяла. Увидев папу, Машенька сразу протягивала к нему ручки и говорила: "На меня!" Это и были по существу ее первые слова. Она прыгала к Володе на шею, как обезьянка, и никакие силы, казалось, не смогут их разъединить! Время шло. Стали вместе гулять, читать книжки, увлекательно беседовать, сочинять смешные истории. Придумывали свои собственные игры, тайны, секреты, разыгрывали меня. Я говорила Володе, что он напрасно балует ребенка, что нет у него строгости, что так воспитывать нельзя. Володя отвечал, что он так редко видит дочь, что не может быть с ней суровым и серьезным, а строгости хватает и у меня – на троих! Вот и весь сказ. Но у меня хватало не только строгости, но, как оказалось, и терпения, чтобы подмечать и записывать в особый альбомчик некоторые наши родительские беседы с дочерью, и отдельные Машины выражения и фразы, примерно с двух до десяти лет – самый интересный возраст в жизни ребенка – я старалась ничего не пропустить. Володе идея понравилась, он потом с удовольствием перечитывал эти заметки, а некоторые истории уже записывал сам. Конечно, Машенька помогала Володе отвлечься от дел, болезней, дарила ему много радости, ведь он ее любил беспредельно. Всегда относился к ней очень чутко, к ее маленьким заботам, вопросам и неудачам; во всех случаях успокаивал и подбадривал, особенно, если у нее бывали неприятности. За хорошие поступки особенно хвалил и поощрял, не то, что я. Я–то всегда хотела лучшего и большего от ребенка и для ребенка; похвалами не задабривала, не останавливала на достигнутом. А Володя хвалил ее на каждом шагу. Когда Маша пошла в школу, Володя радовался ее каждому маленькому продвижению по дороге знаний. Особенно радовали его Машины успехи в музыкальных занятиях. В общеобразовательной школе он, можно сказать бывал раз в году, а в музыкальную школу иногда приходил – на концерты. Это для него был праздник. Ну, как же, играет его дочь! Дома любил слушать, как она занималась музыкой, даже когда и музыка красивая еще не звучала. Сядет рядом или ляжет на диван, закроет глаза и слушает, например, гаммы и какие–нибудь упражнения неблагозвучные... Может, мешает отдыхать? Нет–нет, наоборот… Позже, когда Маша уже заканчивала музыкальную школу, Володя заслушивался ее полнозвучным исполнением произведений Шопена, Бетховена, Гайдна...
Мечтал о большом будущем дочери.
Иногда сам брал в руки гармошку, вспоминал популярные мелодии народных песен и напевов, запомнившихся с детства; пробовал играть на пианино и гитаре. Самая первая крупная покупка в нашей совместной жизни – было пианино. У нас еще и прописки–то постоянной в Москве, можно сказать, не было, да и собственная комната была под вопросом (дадут или не дадут?), а инструмент уже был на примете. Мое музыкальное образование и Володина любовь к музыке и искусству повлияли на выбор покупки – на первый взгляд – не самой необходимой. Появилась наконец–то и комната, расставили по местам какую–то мебель, но много чего еще нужно было бы приобрести. Да вот пианино нам просто не хватало – для души. Купили пианино – замечательный инструмент попался. И потом мы никогда об этом не жалели. Правда, я иногда что–то играла, но мало и редко. Зато Машенька с раннего детства не отходила от инструмента, что очень радовало Володю. А если к нам приезжали из Новгорода мой папа или брат, получался целый ансамбль – все в нашей семье играли на разных музыкальных инструментах: фортепиано, скрипка, гитара, гармонь, балалайка и все, что было под рукой. Пели какие–то арии, романсы, шлягеры, бардовские песни, танцевали, шутили, разыгрывали друг друга. Володе также нравилось, когда собиралась детская компания, когда дети шумно и радостно галдели, – он тут же присоединялся и начинал подыгрывать им. Говорил, что это напоминает ему его детство.
Да, весело бывало порой!
Любил Володя хорошую эстраду, многих исполнителей эстрадной музыки, советских и зарубежных певцов, ходили мы и на концерты. Был у нас тогда невообразимо громоздкий магнитофон "Комета", а к нему – десятки кассет, которые он сам иногда записывал. Часто слушал, особенно песни и романсы, которые нравились с юных лет. Любили в нашей семье и хорошие книги, классическую живопись. Книги тогда было очень трудно достать, поэтому каждую новую книгу, появившуюся у нас, Володя, если не успевал прочитывать, то всегда просматривал, некоторые – подробно. Потом мы обменивались мнениями: наши впечатления не всегда совпадали… Любил он ходить и на выставки, вернисажи, да времени на это не хватало.
Особенно нравились пейзажи и натюрморты: любил картины итальянских мастеров, полотна русских классиков: Айвазовского, Поленова, Левитана. Из поездок своих привозил интересные художественные альбомы – выбирал их тщательно...
Никаких, как говорится, дурных привычек у Володи никогда не было. Он не курил, не пил, избегал дурное общество (терпеть не мог, когда курят женщины). Находил отдушину в том, к чему лежала душа. Отдушина, как я уже упоминала, была и просто в – домашнем уюте, мелочах домашнего обихода, к которым привык. Вкус его был взыскателен и прост одновременно. Болезненно любил свои старые вещи: сорочки, костюмы, ботинки. Я говорила, что они уже вышли из моды, все уже носят другое. Он отвечал, что ему все равно, все это ему подходит, годится к употреблению – и хорошо, что ничего нового не нужно. Однажды я хотела то ли отдать кому–то, то ли выбросить его туфли, он давно уже их не обувал.
– Как ты можешь! – обиделся он. – Ты что, не помнишь? Это же мои свадебные туфли! Я бы их всю жизнь хранил, а потом отдал бы в музей!..
…Насчет музея он почти не промахнулся, только сейчас там находятся совсем другие его вещи...
* * *
«С кристально чистой душой» – так говорили о Владимире Михайловиче раньше и говорят теперь. Хочу подчеркнуть другие качества Владимира Михайловича, редкие в наше время. Многие запомнили его щепетильность и деликатность. Неприятности и конфликты, возникающие то и дело, старался уладить с наименьшими моральными потерями. Он всегда был очень разборчив в друзьях, в знакомствах, в выборе методов и средств для достижения цели. Вообще – был пунктуален до мелочей, и никогда ничего не забывал – из этих самых "мелочей". В отношениях с людьми для него мелочей не было, а все оказывалось очень важным. Сколько было в жизни случаев, когда люди по разным, часто не зависящим от них причинам, доставляли Владимиру Михайловичу не только мелкие огорчения, а просто – ранили его в самое сердце своими поступками – как в отношении его лично, так и дела, которому были призваны служить. И что же он? Например, если было нужно высказать назидание или сделать откровенный выговор подчиненному (будь он солдатом или офицером – неважно), делал это наедине с ним, не выставляя проступок напоказ перед другими – уважал его личность, нацеливал на искоренение недостатков. Те, кто получали этакие "головомойки" от Максимчука (на ковре в кабинете), рассказывали потом так: думали, что после следовало ждать чего угодно – и если Владимир Михайлович не станет сам "ставить палки в колеса" в вопросах продвижения по службе, так доложит высшему начальству – все равно скорого продвижения в должности или званиях не жди… Но нет, ничего подобного. Этика офицера, этика командира – прежде всего: дальше разговора в кабинете дело не шло, и этого вполне хватало, чтобы человек осознал свой проступок, старался скорее поправить положение – да и просто порой стыдно становилось за себя и за то, что столько времени отнял у Максимчука! Да, Владимир Михайлович был готов прощать, не помнить обид и зла (как раз напротив – пусть продвигаются вперед в профессии!), да и в других вопросах помогал бескорыстно. Лично я знаю несколько десятков таких примеров…
Главное в личности Владимира Михайловича было то, что он нес от себя другим. Те лучшие человеческие качества и свойства души, которые были ему присущи – это, первое, безусловная (я уже отмечала) порядочность и – второе, стоящее рядом – способность радоваться радостям других.
Радоваться радостью чужого человека способен далеко не всякий, это точно! Его чистые помыслы были впереди его поступков.
Он всегда как был, так и оставался на виду – определенным и ясным.
Скрывать ему было нечего. "Метеорит" второго лица не имел.
Именно это и хочется оставить в память о нем…
* * *
В свое время подполковник Игорь Анатольевич Степанов, заместитель начальника отдела агитации и пропаганды и связей с общественностью в 1992–1994 годы, передал нам с Машенькой видеокассету, где записаны ключевые события и встречи, проведенные по инициативе Владимира Михайловича. Дорогие это кадры – исторические, да и сам Игорь Анатольевич – редкий человек, драгоценный то есть, столько раз приходилось мне убеждаться в этом! Отдаю должное ему, буквально по пятам следовавшему за Владимиром Михайловичем с кинокамерой, исключительно понимая, какую миссию выполняет тот: и в дождь, и в жару, и на пожары, и на деловые встречи, и днем, и вечером, и за полночь. Понимал, что генерал не считается с личным временем, со здоровьем, с другими обстоятельствами – а, отрываясь от своего, личного, спешит довести задуманное дело до конца. Игорь Анатольевич вспоминает, как часто, возвращались домой после очередного пожара или какого-то мероприятия, Владимир Михайлович, по дороге к себе, в Лефортово, сначала подвозил домой Игоря Анатольевича (в район, не доезжая до "Электрозаводской"), а далее – следовал сам, на Солдатскую. И много подобных мелочей подметил чуткий Игорь Анатольевич, говорил, что эти маленькие трогательные детали очень характеризуют человека, даже в них сказывалось, как Владимир Михайлович внимателен к сотрудникам, как заботился о подчиненном ему человеке, как уважал его труд, как ценил человеческие отношения…
* * *
Но что сам Владимир Михайлович рассказал бы о себе? Думаю, немного – чего–то не захотел бы, чего–то не смог бы… «Душу ль можно рассказать?» Что скрывается в глубине души – подчас никакими словами не передать, даже говоря о себе лично, а подобрать подходящие слова, описывая другого, родного и близкого человека, бывает необъяснимо трудно. Тонкие моменты поворотов ума, движения души, восприятия некоторых событий жизни выражаются не явно, а вторично; зафиксировать их почти невозможно...
А ведь были, были и такие моменты, и повороты, и движения души! Были и досадные мелочи, и занозы, и неприятности. Жизнь есть жизнь. На работе, особенно при хрестоматийно–правильном подходе к делу, нельзя позволить себе выходить из установленных правил, но вот дома можно и нужно уметь расслабиться. Хмурый взгляд, запоздалая улыбка, плохое настроение – порой будут замечены только родным и близким человеком, а постороннему это ни к чему, но ведь в самые трудные моменты жизни только близкие и могут помочь и успокоить.
Наверное, семья нужна, прежде всего, для душевного комфорта, особенно, когда активная позиция человека в обществе требует большой отдачи сил и здоровья…
* * *
В семейной нашей жизни, как и в жизни любой другой семьи, случалось также немало такого, что не для чужих ушей, и чаще всего – оно не было значительным и принципиальным. Сейчас я конкретно и вспомнить–то почти ничего не могу – из тех разногласий. Да и трения–то наши (не считая домашних и хозяйственных вопросов) были по большей части не из–за тех причин, что обычно их вызывают… Но в то самое время... Мне бывало часто обидно, что приходилось что–то выяснять, перетрясать, а Володе тем более не до того было. Он, конечно, очень старался быть сдержанным; при всей своей занятости и переживаниях не допускал выплесков отрицательных эмоций на меня – таким образом, оберегал меня от лишних неприятностей. Если я начинала некстати допытываться, расспрашивать, то он отнекивался и говорил: – Зачем тебе чужое горе? Тебе своего мало, что ли? – Как это – чужое? Оно – твое или еще какое–то, но тебе покоя не дает. Расскажи – легче будет. – Нет, не будет. Да зачем тебе все знать, хватит и того, что я по ночам не сплю. Меньше знаешь – лучше спишь!
...Может, знала я не так много, зато чувствовала почти безошибочно. При полном доверии друг другу мы часто обходились без особенных объяснений, а, имея опыт длительных отъездов и резких перемен в жизни, он придумал для меня фразу на все случаи жизни: – Что бы ни случилось, знай – моя душа всегда открыта для тебя
С такой установкой ему легче было найти примирение со мной в любой ситуации, а мне ничего не оставалось, как соглашаться с ним. В каком–то смысле мне с ним было легко соглашаться, легко доверять во всем: он ни разу в жизни меня не подвел – ни в большом, ни в малом. Все, что обещал, делал всегда. Если брал на себя какие–то обязательства, выполнял непременно. Если что–то не успевал, предупреждал заранее, звонил, извинялся – так было с первых дней знакомства с ним, тем самым он меня и заинтересовал с первой встречи.
– Вот про таких юношей потом романы пишут, думала я тогда, – например, "Два капитана", Саша Григорьев, или... Да какие там "или"? Весь роман был у меня перед глазами, и сочинять из головы ничего не надо, все было в натуре. Вот если б только еще и не со мной... И не с ним? А с кем же? С любым и каждым такого происходить не могло, хоть жизнь любого человека – книга. Кто–то мне сказал, что это про меня нужно написать роман, или про меня и про Володю – вместе. Не знаю… Я бы не возражала, если б некто сумел осилить такое. Да где же его взять? Часто и сейчас, спустя столько лет после Володиной смерти, ловлю себя на мысли, что наш роман еще не кончился. Да, героя нет дома, улетел в очередную командировку, или временно в госпитале, скоро приедет. А я за всю жизнь привыкла его ждать и быть одна. Научилась колотить гвозди, таскать тяжести, копать какие–то грядки на том садовом участке, до которого у него руки не доходили, да и все прочее… Не то слово! Я бы нисколько не удивилась, если бы зазвонил телефон или раздался бы характерный звонок в дверь – на пороге стоял бы он! Ни на какую работу я бы уже больше его не пустила, и роман у нас продолжался бы по законам собственного жанра, никаким телесериалам не чета! Фантазии занимать ни у кого мне бы не пришлось...
По материалам романа Людмилы Максимчук «Наш генерал»